Говорили, что все на свете знаете,
а сами только землю роете и спите...
Лучше я от вас уйду...
все равно мне без истины -
стыдно жить.
Андрей Платонов, "Котлован".

2 февраля 2005 г., в годовщину Сталинградской победы, российские телевизионные каналы говорили о Велихове больше, чем о Сталинграде. Вот президент РНЦ "Курчатовский институт" и вице-президент РАН на даче за компьютером - взирает на супермонитор, разумеется, иностранного производства. Вот на той же даче садится за баранку супер-крутого джипа. А вот храбро подсаживается на заднее сиденье снегохода, чтобы промчаться с ветерком по заснеженным полям Подмосковья. Ну а вот уже входит в кабинет Владимира Путина, дабы принять поздравления с юбилеем от самого президента России. А пока юбиляр совершал указанные подвиги, голос за кадром повествовал о его научном пути, подчеркивая в качестве важнейшего достижения физика-теоретика инициацию проекта ITER (Международного термоядерного экспериментального реактора) стоимостъю в 10 миллиардов евро.

Что есть истина?

Физик Ландау известен миру более, чем физик Власов, хотя физикой плазмы оба начали заниматься практически одновременно (в середине 30-х гг. прошлого столетия). И сразу разошлись во взглядах. Плазма "не газ, а совершенно сеоеобразная система, стянутая далекими силами", - писал Власов. Что он имел в виду? А то, что плазма состоит из заряженных частиц (электронов и ионов), каждая из которых посредством электромагнитного поля взаимодействует с любой другой на любом расстоянии, а не только при парных столкновениях, как в газе. Отсюда следует, что движение частиц в плазме нельзя рассматривать отдельно от поля, а поле - от движения. Однако самосогласованные задачи математически настолько сложны, что в сколь-либо общем виде не решаются (даже с помощью современных ЭВМ). И что в таком случае делать физикам-теоретикам, какие труды публиковать? И они пошли по пути упрощения реальных задач, что само по себе естественно, но всякий раз требует сравнения полученных на бумаге результатов с экспериментом. А плазменные эксперименты возможны лишь на специальных и достаточно дорогих установках. Но разве может теоретический гений зависеть от каких-то там установок? И под эгидой Ландау физики-теоретики освободили себя от химеры экспериментальной проверки своих теоретических предсказаний, а "диссидента" Власова, продолжавшего твердить, что их теории "неполноценны", подвергли вполне согласованной травле, которая велась не только на физических семинарах и страницах физических изданий, но и в газете "Правда" ("Об ошибках товарища Власова"). Все это случилось еще до того, как возникла проблема УТС, то есть управляемого термоядерного синтеза.

На веб-сайте РНЦ "Курчатовский институт" можно прочесть, что основоположниками УТС были нобелевские лауреаты Тамм и Сахаров. Но факты говорят о другом. После того, как в августе 1945 г. американцы испепелили Хиросиму и Нагасаки, в СССР всем, от мала до велика, стало ясно, что следующими мишенями американских ядерных бомбардировок станут советские города. И стране, ценой небывалых жертв только что победившей фашизм, пришлось снова напрячь все свои силы, чтобы ликвидировать американскую ядерную монополию. Созданная под руководством Курчатова первая советская атомная бомба была испытана в 1949 г. В том же году, служивший на Дальнем Востоке, сержант Олег Лаврентьев направил письмо Сталину, в котором писал о возможности УТС на Земле. Письмо попало к Берии, от него к Сахарову и Тамму, следствием чего и явилась работа последних под названием "Теория магнитного термоядерного реактора", выполненная в 1951 г. Теория Тамма и Сахарова носила прикладной характер и использовала представления газовой кинетики. Той самой, которую применительно к плазме насаждал Ландау, но отрицал Власов. Самосогласованные поля не учитывались. Ни на какие экспериментальные данные теория не опиралась (последних тогда просто не было). Нелишне также отметить, что ни до "Теории магнитного термоядерного реактора", ни после Тамм и Сахаров плазменными исследованиями не занимались. Первый (вместе с Черенковым и Франком) получил Нобелевскую премию за теорию эффекта Черенкова, или, точнее, Вавилова-Черенкова, второй - за правозащитную деятельность. Руководство же экспериментальными исследованиями по УТС с самого начала было поручено одному из соратников Курчатова академику Арцимовичу, внесшему значительный вклад в разработку первой советской атомной бомбы.

Спустя полстолетие можно смело утверждать, что, какую бы теорию ни написали в 1951 г. Тамм и Сахаров, она была бы воспринята как сигнал к началу работ по УТС. Такова была сложившаяся в мире политико-психологическая обстановка. Наличие ядерного оружия и у США, и у СССР грозило превратить противостояние последних во всемирную ядерную катастрофу, чего не хотел никто. Во всем мире разворачивалось движение за запрещение ядерного оружия. И политики заговорили о "мирном атоме". Проблема УТС была сформулирована как нельзя кстати. В 1956 г., прилетев вместе с Хрущевым в Лондон, Курчатов поведал миру о советской программе исследований в области УТС. Английские физики к тому времени уже экспериментировали на своей "Зете", одном из прототипов ITER, а американские - на своих установках. Ни те, ни другие с теорией Тамма и Сахарова не были знакомы и едва ли в ней нуждались. Проблема УТС оказалась главной темой и Международной конференции по мирному использованию атомной энергии (1958 г., Женева), где от имени советских физиков выступил Арцимович. В том же году за эксперименты с сильноточными разрядами, в которых впервые в мире были зарегистрированы нейтроны, вместе со своими коллегами Арцимович получил Ленинскую премию.

Начиналось все замечательно. Но когда в монографии "Управляемые термоядерные реакции" (1961 г.) Арцимович попытался подвести итог первого десятилетия исследований по УТС, он был не просто обескуражен суммой полученных экспериментальных результатов, но и почувствовал себя руководителем, переставшим вдруг понимать, чем он руководит. Вот лишь некоторые из его выводов: "Амплитуда высокочастных перенапряжений сравнима со средним значением напряжения на разрядной камере... Нестабильность плазменного шнура непосредственно обнаруживается при скоростной фоторегистрации разряда... Плазма все время находится в состоянии макроскопического, но крайне неупорядоченного движения... Это явно не соответствует представлению о максвелловском распределении скоростей... Магнитная термоизоляция практически отсутствует... большая амплитуда высокочастотных колебаний показывает, что даже очень сильное внешнее магнитное поле не является идеальным средством для обеспечения полной стабильности плазменного столба".

Вышедший из сталинской шинели и высоко ценивший свою репутацию Арцимович до конца дней своих отказывался назвать дату, когда на Земле зажжется рукотворное Солнце. В 1973 г. он умер, а проблема УТС была унаследована 38-летним теоретиком, мечтавшим о большой карьере. В 1974 г. Велихов становится действительным членом АН СССР "за труды по магнитной гидродинамике, физике плазмы и УТС". И с того момента в СССР именно он решает, чьи идеи правильные, а чьи - нет, кому давать деньги на плазменные исследования, а кому не давать, чьи труды печатать, а чьи возвращать авторам с отрицательными рецензиями. 4 июля 1975 г. академики Велихов и Кадомцев публикуют в "Правде" статью "Задача века. Пуск крупнейшей в мире экспериментальной установки "Токамак-10", в которой пишут: "Установка только что запущена... Но мы надеемся, что здесь будет получена температура... лишь в четыре-пять раз меньше, чем необходимо для начала работы термоядерного реактора... Второй показатель - плотность плазмы... в новой установке будет примерно такой же, какой должен быть в будущем реакторе... Таким образом, "Токамак-10" - последний шаг перед испытательным (демонстрационным) реактором... Исследования по управляемому термоядерному синтезу вступают в новую фазу... можно ожидать решения этой проблемы на физическом уровне в течение ближайших пяти-шести лет... Тогда на конец этого века можно будет планировать начало создания термоядерной энергетики, определить ее место и роль в общем энергетической балансе СССР. В преддверии XXV съезда КПСС ученые Института им. И.В. Курчатова будут трудиться с еще большим творческим подъемом...". В том же 1975 г. на русский язык была переведена книга американских профессоров Кролла и Трайвеллиса "Основы физики плазмы". Обнаружив, что авторы изложили предмет без единой ссылки на труды академика Велихова, редактор русского перевода дополнил авторский список ссылками на статью Веденова, Беликова и Сагдеева, опубликованную в журнале "Nuclear Fusion" (и посвященную так называемому затуханию Ландау), а также на процитированную выше статью Велихова и Кадомцева в "Правде".

От осины не родятся апельсины

Таким образом, через два года после смерти Арцимовича "это" уже родилось: "последний шаг", еще одна "новая фаза" - и в "в течение ближайших пяти-шести лет". Тридцать лет назад "комсомольский задор" академиков Велихова и Кадомцева мог вызвать даже некоторое сочувствие, особенно если учесть, в сколь славном институте они работали и кому хотели соответствовать. Однако науку невозможно ускорить газетными публикациями. Успехи ядерных технологий были подготовлены всем предшествующим развитием физики, а делящиеся материалы созданы самой природой. Плазмы же в готовом виде на Земле нет, а потому, строго говоря, существует ровно столько разновидностей рукотворной плазмы, сколько способов ее получения. Именно это нередко делает теоретические споры о плазме беспредметными. По своей сути физика плазмы чрезвычайно далека от ядерной физики, а потому требует иных теоретических подходов и иных методов экспериментального изучения. Не следует также забывать, что и атомные бомбы, и атомные подводные лодки создавались в СССР в условиях глобального противостояния с США, то есть при практически неограниченном финансировании разработок и жесткой ответственности разработчиков перед государством, в то время как проблема УТС была изначально лишь пиар-прикрытием гонки ядерных вооружений. В скорейшем решении этой проблемы, по большому счету, никто конкретно не был заинтересован. И вот в этом свете ничем не спровоцированные публичные заверения Велихова и Кадомцева уже в 1975 г. выглядели в глазах многих физиков и мифотворчеством, и рекламой, и саморекламой на мифе. А то, что входит в привычку, может стать, как известно, второй натурой.

После "последнего шага" в виде "Токамака-10" в последующие годы последовало еще пять "последних" шагов. Что же касается "самого последнего", то есть "Токамака-15". то, как сказано на сайте "Курчатовского института", эксперименты на нем в настоящее время прекращены "из-за высоких эксплуатационных затрат". Да и зачем экспериментировать дома на "Токамаке-15", если на горизонте уже маячит международный ITER?

В 1985 г. другой выпускник МГУ, не физик, провозгласил в СССР перестройку, и 26 апреля 1986 г. произошла чернобыльская катастрофа. Ответственность за катастрофу не взял на себя никто. Но ни для кого не секрет, что советские атомные наука и техника вышли из ИАЭ им Курчатова. Однако оставался ли в 1986 г. этот институт Курчатовским? После смерти Курчатова (1960 г.) ИАЭ руководил академик Александров (1903 г. р.), он же, с 1975 г., президент АН СССР - человек, несомненно, и достойный, и заслуженный, но возраст есть возраст. Александров и погнал в Чернобыль своих молодых замов. Первым, 26 апреля, к месту катастрофы прибыл первый заместитель Александрова химик Легасов, 1 мая - Велихов ("Советская Россия", 7 апреля 2005 г.). То, что увидел Легасов на четвертом блоке ЧАЭС, потрясло его до такой степени, что, занимаясь конкретной работой, он не переставал высказывать свое возмущение высокомерной безответственностью коллег-физиков, не обеспечивших безусловной безопасности атомного реактора. Этого Легасову не простили. Вернувшись в Москву, в стенах родного ИАЭ он встретился с таким отношением ближайших коллег, что от отчаяния покончил с собой. Ну а когда закончился "бесконечный 1986-й", как написал в "СР" нынешний директор-координатор РНЦ "Курчатовский институт" Гагаринский, "возраст заставил" академика Александрова "передать руководство институтом Е.П.Велихову".

1987 годом на сайте www.iter.org и датируется начало создания международной кооперации ITER. Ничего случайного в том нет. Радиофобия после Чернобыля в СССР была такой, что физики в один день перестали быть "в почете", а слова "атом", "атомное ядро", "термоядерный синтез" у подавляющего большинства нефизиков вызывали идиосинкразию. Но ничего иного, кроме как строить токамаки, рапортовать об их пуске и рисовать радужные энергетические перспективы для СССР и всего человечества, Евгений не умел. И он начал искать поддержку за рубежом, тем более, что кое-кто из его коллег уже был там (например, академик Сагдеев, ставший мужем, кажется, внучки бывшего президента США Эйзенхауэра). Для свободы действий на международной арене была необходима большая самостоятельность. В 1991 г. указом президента Ельцина ИАЭ им. Курчатова преобразуется в Российский научный центр "Курчатовский институт", не входящий ни в РАН, ни в какое-либо отраслевое министерство, включая Минатом, и подчиняющийся непосредственно правительству РФ, а академик Велихов становится его президентом. С правами министра и без конкретной ответственности. Но и высокий статус, и свобода действий финансирования не обеспечивали. А с крушением СССР рухнули не только советская научная организация, но и государственная поддержка науки. НИИ скукоживались, а в их стенах все более появлялось коммерческих фирм, не имеющих к науке никакого отношения. И недаром 2 февраля 2005 г. академик Велихов признался с телеэкрана, что, отдав половину бывшего "Курчатника" коммерсантам, так и "не научился зарабатывать деньги". Евгений Павлович явно поскромничал.

А где возьмешь?

В начале 1995 г. какая-то кошка пробежала между Велиховым и атомным министром РФ Михайловым, и в редакции журнала президиума РАН "Энергия: экономика, техника, экология", где я тогда работал, появился сотрудник Минатома В.Г. Васильев. До того, как стать сотрудником Атомного министерства, Васильев не один год проработал в Вене, а штаб-квартире МАГАТЭ, знал в подробностях историю несостоявшегося ИНТОРа, предшественника ITER, и имел уже устоявшееся мнение в отношении целей международного сотрудничества по проблеме УТС.

- При чем тут истина? - говорил он. - В глобализуемом мире все большую роль играют транснациональные корпорации, преследующие свои эгоистические цели. Те, кто строит токамаки - а их строят уже во многих странах - в совокупности та же ТНК. И ее иначе как "токамафией" в МАГАТЭ не называют. Но в частных беседах. А официально - поддерживают, ибо всякая активность в области термояда укрепляет международный авторитет МАГАТЭ... Не могли бы вы подготовить для Михайлова записку с изложением своих взглядов на проблему УТС?.. Он хочет познакомиться с разными точками зрения.

Задача-максимум для проекта ITER - самоподдерживающаяся дейтерий-тритиевая реакция в гигантском токамаке, то есть в тороидальной вакуумной камере, находящейся в очень сильном магнитном поле, создаваемом сверхпроводящими катушками. Общий вес реакторной части более 30 тыс. т., из них 20 тыс.т должны находиться в криостате. Разместить реактор предполагается в котловане диаметром 40 м и глубиной 50 м. Даже краткое описание вспомогательных систем ITER заняло бы не один десяток страниц, необходимые материалы - отдельный разговор, методы измерения - то же самое. Первое публичное рассмотрение проекта в России состоялось на заседании НТС Минатома 31 марта 1997 г. (см. "Очередной котлован", "СР", 29 апреля 1997г.). Докладчики рассказали об отдельных системах реактора. Академик Велихов заверил, что как только реактор заработает, экспериментальная информация начнет поступать через Интернет в заинтересованные лаборатории и университеты всех стран мира. Министр Михайлов в ход заседания не вмешивался, а лишь молча курил на своем председательском месте. О таких вещах, как альтернативные проекты и независимая экспертиза даже не вспомнили. Сбой в заседании был единственный. Это когда Велихову был задан вопрос о вероятности того, что в ITER действительно загорится термоядерная реакция с положительным выходом энергии. Вместо академика Велихова ответил академик Кадомцев, оценивший точность проектных расчетов в 30%: при +30% все, мол, будет хорошо, а при -30% - все плохо. И НТС Минатома рекомендовал правительству РФ присоединиться к проекту ITER.

Помимо всяких там альтернатив и независимых экспертиз вне рассмотрения НТС остался и еще один вопрос, который известный российский "златоуст" сформулировал гениально кратко: а где возьмешь? Но именно о нем, стоило закончиться заседание, зашушукались в коридорах Минатома. И из этого шушуканья нетрудно было понять, что целесообразность и обоснованность проекта ITER не имеют никакого значения. А имеет значение лишь сам факт его принятия, поскольку последний позволяет и "независимому" РНЦ "Курчатоаский институт", и самому Минатому претендовать, по крайней мере, на часть денежных средств, которые должны заплатить США России за поставки низкообогащенного урана (НОУ), полученного из высокообогащенного урана (ВОУ), извлеченного из боеголовок ракет, снимаемых с боевого дежурства по договору о сокращении стратегических наступательных вооружений. Вскоре после указанного НТС министр Михайлов ушел на пенсию, академик Кадомцев - из жизни, а рекомендация НТС была принята правительством РФ как руководство к действию. В декабре 2003 г. телеканал Euronews сообщил, что Япония. Европейский союз, Южная Корея, Китай и Россия договорились о выделении на сооружение ITER 4,2 млрд. евро и что построен он будет, скорее всего, в Японии, а, возможно, во Франции или Испании - и Россия стала заложницей Международной команды ITER. Это "своих" чернобыльцев можно обидеть, "своих" физиков не принимать во внимание, а международные финансовые обязательства придется выполнять неукоснительно. Но где все-таки взяли?

То, о чем в 1997 г. шептались в коридорах Минатома, теперь можно прочесть в газетах (см. "СР", 5 апреля 2005 г., статья ветерана Службы внешней разведки В.Задерея "Вороний надзор. Российский ядерный потенциал под контролем... Пентагона?"). А суть в том, что в 1993 г. была заключена "урановая сделка" Гор-Черномырдин, в соответствии с которой 500 т российского ВОУ должны быть переработаны в НОУ и проданы США для сжигания в американских АЭС, за что России было обещано 6-7 млрд. долл. По некоторым данным, 500 т - это чуть ли не весь наш оружейный уран, а следовательно, указанная сумма - это цена не только ядерной независимости и безопасности, но и самого существования России как независимого государства. Накопление делящихся материалов, непрерывно извлекаемых из российских ядерных боеголовок, в настоящее время полным ходом идет на ПО "Маяк", но и Министерство обороны РФ, и Росатом (бывший Минатом), как следует из январского этого года обращения группы депутатов Госдумы к президенту Путину, отказываются принять на себя ответственность за указанный процесс. Ни то, ни другое ведомство его, оказывается, не контролируют. Кто же в таком случае контролирует?

Разумеется, это предположение. Но, во-первых, в России не так уж много научно-технических центров, знающих, как обращаться с тоннами делящихся материалов, во-вторых, РНЦ "Курчатовский институт" единственный имеет статус практически федерального ведомства и опыт международного взаимодействия. В-третьих, и это главное, он кровно в сделке заинтересован. Тот, кто отважится в указанном направлении пойти дальше, наверняка "совершит массу открытий, иногда не желая того".

Что же, распрощавшись с ураном, получит Россия вместо ядерной безопасности, созданной в свое время неимоверным напряжением сил всего советского народа? В лучшем случае то, что обещал академик Велихов: некую научную информацию с очередного токамака, переданную из Японии, Франции или Испании через Интернет.

Ни науки, ни техники

Не слишком ли сложна обсуждаемая тема для читателей, далеких от науки? И не эта ли робость обычных людей перед учеными мистификаторами позволяет последним вести себя поразительно смело, если не сказать разнузданно? Но ничего сложного на самом деле тут нет. А есть физика плазмы - достаточно молодой пока раздел физики. По этому разделу написаны десятки книг. Есть и доктора, и академики. Но нет ни управляемых термоядерных реакторов, ни плазменных МГД-генераторов, ни плазменных ускорителей, ни плазменных двигателей - сплошные лабораторные наброски. Почему такое происходит? И происходит ли такое только в России или в других странах тоже? Любая плазменная установка - всего лишь средство для получения и исследования плазмы. Отношение к ITER с академической точки зрения - это не вопрос пристрастия или антипатии к чему-либо или кому-либо, а продолжение спора о стратегии развития физики плазмы, которая (не в ближайшие годы, но в отдаленном будущем) может оказаться единственной энергетической надеждой человечества. Спор этот возник не вчера, а продолжается, по крайней мере, с начала 60-х гг. прошлого столетия, когда стало ясно, что кавалерийскими наскоками "усмирить" высокотемпературную плазму не удастся. Арцимович был далеко не единственным, кто, проанализировав экспериментальные данные, засомневался в возможности удержания плазмы магнитным полем. Многие из тех, кто занимался изучением плазменных ускорителей, также поняли, что динамика реальной плазмы не укладывается в рамки теоретических монографий. В 1979-81 гг. в Истринском отделении ВНИИЭМ на специальной установке была проведена серия экспериментов, показавших, что в сильноточных плазменных ускорителях плазма ускоряется не внешним магнитным, а внутриплазменным электрическим полем, образующимся вследствие быстрого нагревания электронов. Тем самым, было доказано, что власовское понимание плазмы имеет право на существование и нуждается в развитии. Работа была опубликована в журнале "Теплофизика высоких температур" (1980 г.) и доложена на семинаре в ИАЭ им. Курчатова, после чего докладывалась на нескольких научных конференциях, включая международные. Но кто же даст деньги, например, на исследование внутриплазменного самосогласованного поля? (Хотя именно на это и следовало бы давать). Другое дело, если ученый пообещает нечто такое, о чем ни в сказке сказать, ни пером описать, и "в течение ближайших пяти-шести лет". Тем самым мифотворцев от науки само же общество и порождает. Казалось бы, истринские результаты должны были насторожить токамакостроителей: может быть, и в токамаках не все так просто? Однако в течение 25 лет они так и не насторожились, а их вера в непогрешимость теории Тамма и Сахарова осталась незыблемой. Миф уже работал, и разрушать его было "нецелесообразно".

С появлением сайта www.iter.org я отправил несколько электронных писем руководителю отдела физики Международной команды ITER г-ну Шимаде (Япония) с предложением провести совместный эксперимент, который позволил бы наконец ответить на вопрос: что более удерживает плазму в ITER - магнитное поле или стенка вакуумной камеры? Для проведения такого эксперимента совсем не обязательно ждать появления ITER, он может быть выполнен на любом действующем токамаке.

Возражения г-на Шимады сводились к трем пунктам: 1) международная команда ITER "не обязана" реагировать на "посторонние мнения" об ITER, 2) любая критика магнитного удержания "некорректна", поскольку усиление магнитного поля позволило за 40 лет исследований значительно увеличить и температуру плазмы, и время ее энергетического удержания (до 1 секунды), 3) выводы Арцимовича устарели, а с последними достижениями международных токамакостроителей можно ознакомиться в обзоре, опубликованном в 1999 г. в журнале Nuclear Fusion, издаваемом МАГАТЭ.

Первый пункт означает, что критерии "истинный - ложный", "полезный - бесполезный" и т.п. Международной командой ITER заменены на единственный: "наш - посторонний", чего в мировой науке до сих пор не было. Второй пункт означает, что руководитель отдела физики Международной команды ITER или не понимает, или делает вид, что не понимает, что магнитное поле в любой плазменной установке выполняет, по крайней мере, две функции: стабилизации ("размазывания") электрического тока по сечению плазменного образования и удержания плазмы. При этом, справляясь с первой функцией, оно может не справляться со второй. Ознакомление же с указанным в п.З обзором показало, что достижения у токамакостроителей действительно есть, но какие? В течение четырех десятилетий, прошедших после выхода в свет книги Арцимовича, они постоянно наращивали размеры, электрические токи и магнитные поля (и израсходовали десятки миллиардов долларов, ни разу не достигнув декларируемых целей). А вот углублялось ли при этом понимание внутриплазменных процессов - это большой вопрос. Например, использование микроволнового или лазерного излучения для просвечивания высокотемпературной плазмы преподносится нынешними исследователями токамаков как суперсовременный и исключительно точный метод плазменной диагностики. Но это очередной миф. Измерить коэффициент поглощения излучения в плазме не так уж трудно, но что с этим коэффициентом, совершающим те же самые высокочастотные осцилляции, о которых писал Арцимович, делать дальше? А делается следующее: его усредняют, после чего, задавшись умозрительной моделью плазмы, по нему вычисляют параметры последней (как среднюю температуру по больнице). Но позвольте! Если "внутреннее строение" плазмы такая вещь, которую можно задать, зачем его диагностировать? А если оно предмет исследования, как можно его задавать? Обзор, на который сослался г-н Шимада (по времени как раз подоспевший к началу нового миллениума), преследовал одну-единственную цель: убедить власть имущих в наиболее богатых странах мира, что пора раскошелиться на строительство ITER.

Плазма - это то, что еще предстоит получить в тороидальной вакуумной камере будущего ITER. Сначала же придется создать целый ряд металлургических производств, намотать сверхпроводящим проводом многотонные катушки, поместить их в криостат и заполнить последний жидким гелием (при температуре -269 градусов Цельсия). Это верно, что во времена Арцимовича можно было лишь мечтать о магнитной индукции в 5 тесла в объеме более 800 куб.м. Но ITER представляется широкой публике не только как физическая установка, но и как почти готовый энергетический реактор. А с него спрос иной. Любой реактор - это преобразователь высвобождаемой внутренней энергии в энергию того или иного теплоносителя, и в этом смысле ITER ничем не отличается от парового или атомного котла: энергия, выделяемая в первой стенке вакуумной камеры, снимается обыкновенной водой. Однако апологеты ITER умалчивают о том, что горячую воду или пар им придется "доставать" из глубин гелиевого криостата (кипятильник в морозильнике). Как ни теплоизолируй вакуумную камеру, часть тепла все равно уйдет на испарение жидкого гелия, не только дорогого, но и энергоемкого при производстве, а испарить кубометр гелия не труднее, чем литр воды. И значит, необходимо очень тщательно исследовать вопрос о том, может ли ITER в принципе стать устройством энергопроизводящим, а не энергопотребляющим. Не менее важна и экономическая сторона. Покрыв 100х100 кв. м земной поверхности солнечными батареями, не так уж трудно создать электростанцию мощностью около мегаватта, но такие электростанции пока оправданы лишь на уединенных и очень солнечных островах. Насколько экономична по сравнению с иными видами энергопроизводства будущая термоядерная энергетика, основанная на концепции ITER? Такой вопрос даже не обсуждается. Криостат на сайте iter.org представляется как нечто вспомогательное и беспроблемное, в то время как создание столь огромного и надежно работающего холодильника едва ли не такая же сложная проблема, как длительное удержание плазмы и самоподдерживающаяся термоядерная реакция. Во всяком случае, в 70-80-х гг. прошлого столетия сконструировать значительно более простые криостаты для плазменного МГД-генератора и крупных электрических машин так и не удалось. Просчитать же техническую надежность криостата ITER заранее (а большая энергетика обязана быть исключительно надежной) в настоящее время не представляется возможным из-за полного отсутствия опыта эксплуатации подобных криостатов.

Ну, а что будет с ITER, если сверхпроводящие магниты вдруг (например, вследствие землетрясения) разморозятся? В этом случае котлован взорвется с мощностью более чем трехсоткилограммовой бомбы, надолго похоронив всякие надежды и на развитие физики плазмы, и на решение проблемы УТС.

Убедившись, что Международная команда ITER, еще не успев ничего сделать, успела стать вполне бюрократическим органом, я изложил свое отношение к проекту ITER в трех публичных лекциях под общим названием "ITER: энергетика будущего или глобализация заблуждения?", состоявшихся 23 марта, 6 и 20 апреля 2005 г. в Политехническом музее. Реакция моих добровольных слушателей на эти лекции позволяет утверждать, что, несмотря на беды, постигшие отечественную науку, в России еще не перевелись люди, продолжающие интересоваться физикой и способные думать самостоятельно. А пока я переписывался с г-ном Шимадой и читал лекции, академик Велихов давал интервью.

Чем занять Евгения?

"Если международное сообщество примет решение о строительстве первого опытного реактора ИТЭР, проект которого уже готов, - заявил академик в октябре 2004 г. корреспонденту "Аргументов и фактов", - через 10 лет он будет построен, еще через 10 лет можно будет начинать проектирование первой настоящей термоядерной электростанции. Если к 2030 г. она будет построена, за ней последуют и другие... Научных проблем здесь больше нет. Только инженерные".

Похоже, Евгений Павлович начисто запамятовал о том, что обещал в 1975 г. Но не менее забавно и другое. Если предположить, что с помощью некоего средства Макропулоса Евгений Велихов и в 2030 г. сохранит отменное здоровье и ясномыслие, чего я ему искренне желаю, какие сроки строительства "первого опытного", "первой настоящей" и "последующих" термоядерных электростанций он назначит тогда? Очевидное лукавство заключено и в двух последних из процитированных предложений. Если "научных проблем здесь больше нет", что делает "здесь" физик-теоретик? Впрочем, самое последнее предложение все расставляет по местам: в случае провала десятимиллиардного (в евро) проекта ответственность за провал будут нести не Велихов, не Шимада, не Международная команда ITER, а безликие "инженеры".

"...идею... предложил еще Тамм аж в 1938 году!.. Пришлось создавать новую науку - физику плазмы... Первый крупный токамак был построен в России. С опозданием на неделю запустили свой токамак и США... Исследования нелинейного поведения плазмы заняли четверть века и стоили миру больше 30 миллиардов долларов... В 1985 г... предложил Горбачеву обсудить с Миттераном идею международного строительства первой термоядерной станции, пока что опытной. Миттеран загорелся идеей и в свою очередь поговорил об этом с Рейганом. Тог тоже возбудился...".

А эти слова из интервью Велихова "Новой газете" (28 марта 2005 г.). Оно было опубликовано под заголовком "Без термояда в России делать нечего". В качестве ключевой мысли интервью газета выделила следующие слова академика: "Чтобы добывать и экспортировать нефть, достаточно 20 млн. населения. Но я уже знаю, чем занять остальных".

В 1986 г. полтора миллиона "остальных" граждан России, и не только России, уже были "заняты" - Чернобылем. Оставшиеся в живых расхлебывают то "занятие" до сих пор. Но может быть, хватит?

В свою очередь, не претендуя на большее, я знаю, чем занять одного-единственного человека: самого Велихова. Не пора ли ему на собственной даче устроить музей токамаков, сооружение которых было инициировано академиком Велиховым (так и так - все равно не работают), и самого себя назначить экскурсоводом по этому музею? Дабы "незанятые" граждане России, они же налогоплательщики, получили наконец возможность увидеть и услышать, на что и с каким результатом тратились их кровные в течение более чем трех десятилетий и продолжают тратиться теперь, но стараниями того же Велихова, уже за рубежом. Ну а если дачный участок окажется для такого музея маловат, можно вырыть и котлован. Да хоть и в 50 метров глубиной. Но только, пожалуйста, собственными руками.

Борис ОСАДИН,
выпускник физического ф-та МГУ 196Ог.,
доктор технических наук, профессор

P.S. Отдавая предпочтение национальным научным программам, за последнее десятилетие конгресс США не раз рассматривал вопросы, связанные с международным проектом ITER. Многие и в США сомневаются в целесообразности рытья котлована и считают, что, спекулируя на озабоченности самых разных стран своим энергетическим будущим, Международная команда ITER преследует чисто корпоративные цели. Не пора ли и российским законодателям, то есть Госдуме и Совету Федерации, через свои профильные комитеты хотя бы попытаться разобраться в российской программе плазменных исследований (есть ли она, какие цели преследует), в подготовке соответствующих специалистов, в плюсах и минусах присоединения к ITER, в свободе научной дискуссии по этой проблеме и, конечно, в ее финансовой стороне?

P.P.S. Письмо это (вместе с постскриптумом) было уже написано, когда российские телевизионные каналы один за другим стали передавать сообщение о том, что в Швейцарии задержан гражданин РФ Евгений Адамов. Тот самый, что сменил Михайлова на посту атомного министра. Власти США обвиняют его в присвоении "урановых" долларов и грозят большими сроками.

 Источник - газета "СР", 19 мая 2005 г., № 68 [12685]